|
|
|
 |
|
 |
|
 |
 |
 Глава 1.Разговор Аджана Сумедхо с Аджаном Кантипало в монастыре Ват Па Наначат в декабре 1982 г.Аджан Кантипало [1]: Меня заинтересовало то, что Вы сказали несколько дней назад: что причиной большинства бед в этом мире стали мужчины, и что женщины лучше себя контролируют. Аджан Сумедхо: Мы тогда обсуждали, почему дисциплина бхиккхуни более жесткая и детализированная, чем у бхиккху [2]. Даже в нашем обществе жизнь женщины подчинена дисциплине, которой нет у мужчины. В любом традиционном обществе у женщины более высокие стандарты морали: никто не ждёт, что она станет пьянчужкой или развратницей. Когда женщина начинает деградировать, то общество приходит в упадок. Этого никогда не происходит из-за мужчины. Мужчина может быть распущенным, но если такой становится женщина, то цивилизации приходит конец. При основании женского монашеского ордена были установлены жесткие ограничения, потому что бхиккхуни способны следовать гораздо более строгой дисциплине в силу своей собственной природы. Кроме того, некоторые ограничения продиктованы безопасностью. (Есть правило, согласно которому монахиня не может жить одна, что защищает её от агрессивного поведения по отношению к ней). Если женщина забывает о том месте, которое ей предназначено, и не понимает, как через неё работают силы природы, то она живёт неестественной и неполноценной жизнью, руководствуясь лишь идеями. Она не осознаёт тех энергий, которые в ней присутствуют. То же самое касается и мужчины. Через медитацию мы действительно приобретаем знания, когда начинаем наблюдать себя и свой организм. Будучи мужчиной, мы видим результат того, что были рождены в мужском теле. Монахини Читхёрста считают, что им гораздо проще быть деликатными, — им проще, чем монахам, не быть грубыми. Мужское начало грубое. Когда мужчина ругается и матерится, то это считается само собой разумеющимся – это часть нашей жизни, то, что мужчина и должен делать. А вот когда так ведёт себя женщина, то возможно, их равенство и доказано, но впечатление, в конечном счёте, более неприятное. Причина заключается не в мужском шовинизме, а в том, что такое поведение не вяжется с характером кармических условий существования женщины. Женское начало в природе покровительственно-пассивное: забота о семье, о доме, и их защита. В армии в чисто мужской среде, где нет женщин, менталитет падает до очень низкого среднего знаменателя. АК: Совершенно верно. АС: Но как только появляются женщины, он повышается. И чем благороднее эти женщины, тем выше стандарт. Он остаётся достаточно низким среди женщин легкого поведения, но, скажем, если бы в комнату, полную грубых матросов, вошла Мать Тереза, только самый пьяный из них не почувствовал бы мгновенно потребность следить за своими словами и вести себя более сдержанно. По монахиням Читхёрста я заметил, что их присутствие автоматически даёт людям почувствовать, что вульгарность, грубость и даже «мирское» отношение к ним неприемлемо. АК: Мне приходилось слышать, что монашество — это попытка спрятаться, неспособность противостоять трудностям, иначе говоря, бегство от жизни. Люди спрашивают: «Что это вы прячетесь в лесу? А? Вы чего-то боитесь?» Многие в Австралии свысока посматривают на монахов, поскольку мы не зарабатываем денег... Многие говорят: «Почему бы вам не выйти из леса и не начать честно зарабатывать на жизнь?» А у Вас какие ощущения по этому поводу? АС: Мы тоже очень часто слышим: от чего вы убегаете? вы слишком ленивы, чтобы работать? А на деле при таком высоком уровне безработицы властям очень скоро придется включить буддийскую медитацию в систему национального здравоохранения. Кроме того, что значит «убегать от жизни»? Жить в Лондоне, ходить в паб, смотреть телевизор — это настоящая жизнь, а вот жить в лесу — это жизнь ненастоящая. Но на самом деле именно в лесу сталкиваешься с жизнью лицом к лицу. Нет телевизора, жены, детей, работы, книг. Пищу можно принимать только раз в день в определённое время. Ты предоставлен самому себе, и, в конце концов, вынужден столкнуться с реальными вещами. Если посмотреть на то, как большинство людей проводит время, то видно, что вся их жизнь протекает в рассеянном состоянии. Этому служат всевозможные хобби и другие занятия, которые всегда к нашим услугам. В монастырской жизни, наоборот, совсем нет бесцельного отвлечения внимания от настоящего момента, от скуки или от страха жизни. Даже если вы всего лишь приняли восемь обетов (включая обет целомудрия), ваши чувственные удовольствия сильно ограничиваются. Нельзя много спать, есть, слушать музыку, ходить на спектакли и футбол, поэтому возможности убежать от реальной жизни сильно ограничены. Ведь в наше время сексуальная активность в бóльшей степени является бесцельным отвлечением от реальной жизни, чем способом создания семьи. Именно в монастыре на самом деле нос к носу встречаешься с настоящей жизнью и учишься мириться с нею. Например, если утром я вам солгал, то во время вечерней медитации этот факт будет всё время приходить мне на ум. Вряд ли в этой жизни хоть что-то может сойти с рук. АК: Это так. Когда навещают наш монастырь в лесу у Вайзменз Ферри, то гости едут по национальному парку 16 километров и думают: «Ну, вот и закончился реальный мир, начинается жизнь на краю света среди дикарей...» Таким было отношение телевизионной съемочной группы, которая приехала отснять видеоматериал. Они не поняли, что человеку не суждено выйти за пределы реальности. Внешние условия измениться могут, но сбежать не удастся. Куда бы ты ни шел, реальная жизнь всегда с тобой. Люди заблуждаются, думая, что монашеская жизнь неуместна, что она стала анахронизмом. В действительности, сегодня потребность в таком образе жизни выше, чем в любые другие времена. АС: Средний уровень жизни сегодня такой же, какой был только у богатых людей 100 лет тому назад. Планка удовольствий поднята до предела, а благодаря наркотикам достигнуты и запредельные уровни удовольствий. Страдание (dukkha) стало очевидным. Раньше одежда и телевизор были весьма заманчивыми приобретениями, а теперь любой обычный человек может их себе позволить. Копить их кажется абсурдной мыслью. Всё больше и больше людей хотят вернуться к естественной, простой, духовной жизни. Я помню, как двадцать лет назад в Соединённых Штатах всё еще царила вера в то, что наука может решить любые проблемы. В психиатрии полагались на новые лекарства против шизофрении, и даже считали, что психические заболевания вообще исчезнут – будут стёрты с лица земли, как оспа. Появятся способы лечения рака и других заболеваний. Мы все будем счастливы и богаты, а надежда и вера в науку и психиатрию откроют эпоху идеального мира утопии. Двадцать лет спустя мы видим результат. Наука не оправдала надежд, результат оказался не таким, как ожидали. В действительности всё стало хуже, чем раньше. Наука принесла с собой опасность атомной войны — самой ужасающей разрушительной силы, которая только может быть. Наука ведёт нас не в мир утопии, а к тотальному уничтожению, и люди теряют к ней уважение и веру в её возможности. АК: Проблемы также возникают из-за слишком большого выбора. Тридцать лет назад в Австралии было два или максимум три вида сыра. А сейчас я увидел в Сиднее специализированный магазин, который продавал около 150 сортов сыра со всего мира. Через 200 лет у нас будет сыр с луны. И конца этому нет. Чувственные желания ведут к беде. Они — бесконечный источник смятения, противоречий и проблем. АС: Ограниченный выбор — одно из преимуществ монашеской жизни. До того, как я стал монахом, я никогда не любил сладостей, редко их ел и совсем ими не интересовался. В монашестве из-за обета целомудрия и ограничений чувственных желаний (kāma-loka) у меня проявилось колоссальное «сахарное загрязнение» (kilesa). Это был чистый бред — все мои страстные желания вращались вокруг сладкого. Прежде диапазон моих вожделений распространялся на широкую область, так что страсть к сахару не была особенно заметна. В монастыре, как вы знаете, объекты вожделения весьма ограничены, так что вся ваша алчность и накопленная кармическая жажда сосредотачиваются на одной вещи. Поэтому, как мне кажется, очень разумным решением со стороны Будды было установить семидневную норму выдачи сладостей [3]. Много мудрости можно приобрести, размышляя над этим. Это абсурдно, но мне, мужчине в возрасте 32-33 лет, начали сниться по ночам красочные сны... как я заходил в кондитерский магазин... как заказывал целую тарелку вкуснейших сладких пирожных, садился и только собирался откусить кусочек... как я просыпался! Мне было очень жаль, что я не мог доспать до того момента, когда бы я полностью съел всё пирожное! Однако, если медитировать, то принятие на себя ограничений позволяет пережить заложенную в них реализацию. Начинаешь понимать, что все те удовольствия, которые так соблазнительны в чувственном мире, на самом деле неудовлетворительны и неприятны. Если сегодня я слышу рок-музыку, то её ритм для меня очень неприятен, хотя в своё время я находил его увлекательным и волнующим. Сегодня захватывающий ритм, призванный возбудить ум, — это всего лишь шум. Больше он меня не притягивает. Но ушли годы медитации на то, чтобы действительно увидеть страдание (dukkha) в счастье. АК: Жадность раскрывается постепенно. Помню, как я увидел список слов, используемых Буддой. Слов, связанных с ненавистью и помрачением, было пять-десять — совсем немного, в то время как для жадности, желания и жажды использовалось тридцать или сорок разных терминов. Что касается проблемы со сладким, то это попытка найти заменитель любви. Дети богатых родителей всегда неравнодушны к сладкому. Их пристрастие вызвано главным образом отсутствием любви — родители просто не умеют их любить. Когда нет сердечного чувства, появляется любовь к сладкому в порядке компенсации. Ответом будет метта (mettā), любящая доброта. Созерцательная жизнь предоставляет множество возможностей — в ней нет такого количества людей с трудным беспокойным характером. В этом и заключается предназначение монаха: использовать свои возможности и преимущества для культивирования любящей доброты. АС: Через неделю после приезда в Великобританию я встретился с представителями Вихары [4] в Хэмпстеде. Было видно, что в их жизни нет места радости, и я спросил об их медитационной практике: «Вы когда-нибудь проводите медитацию любящей доброты?» «О, нет, - был ответ, - мы её терпеть не можем. Это так искусственно — притворяться, что всех любишь». Им нравилось медитировать в небольших кабинках на заднем дворе: уйти в кабинку, побыть там и получить инсайт. Многие из них действительно переживали некий инсайт, но им, без сомнения, не хватало метты. Проведя многие годы в Таиланде, где так много любви и доброты, я был поражен её заметным отсутствием в атмосфере Хэмпстеда. Отсутствовала теплота по отношению и к себе, и друг к другу. Критика же была крайне развита: жалобы на погоду, критические замечания в адрес правительства — всё говорило о развитом интеллекте, а вот метты заметно не хватало. Когда я поинтересовался, что такое метта в их понимании, то выяснилось, что большинство считало её своего рода техникой по промыванию мозгов, призванной убедить самого себя в том, что любишь всех. «Пусть я буду счастлив и освобожусь от ненависти» звучало слишком слащаво и наивно, и было отвратительно даже подумать об этом. Поэтому вместо слова «любить», которым так злоупотребляет английский язык, я начал использовать выражение-аналог «не испытывать отвращения», которое сразу же пробуждало метту и не было таким высокопарным, как слово «любовь». Практика заключалась в том, чтобы перестать всё время анализировать и выяснять, что не так с тобой и со всем миром, а просто стать добрее, терпеливее, мягче по отношению к своему собственному уму, физическим условиям, людям вокруг тебя и стране, в которой живешь. Тогда я часто использовал метту как предмет медитации. Некоторые люди не способны дышать осознанно, т. к. впадают в нервозное состояние. Концентрация на кончике носа или прослеживание пути дыхания буквально сводили их с ума, и я обычно предлагал им практику любящей доброты. Многие из них действительно начинали успокаиваться. Если в их умах возникали гнев и ненависть, они распространяли на них метту, были добрыми и мягкими даже по отношению к самым своим неприятным состояниям. Тогда я говорил: «Вот что я подразумеваю под выражением «Aham sukito homi» («Пусть я буду счастлив»)». Оно не означает себялюбия, а просто отсутствие отвращения, чувства вины и ненависти к тому, что является, возможно, не очень приятным свойством ума или тела. Это мирное сосуществование, доброта по отношению к тому, что присутствует в настоящем моменте. В результате естественным образом возникала дружеская атмосфера. Если ты терпелив и добр в отношении своих собственных психофизических особенностей, то это чувство не трудно распространить и на окружающих. Необходимо видеть дальше, чем жёсткая установка «ликвидировать загрязнения» и «уничтожить дьявола». АК: Эта установка питается религиозными идеями: дьявола нужно заклеймить и насильственно уничтожить. Те, кто практикуют медитацию самостоятельно, очень часто придерживаются таких разрушительных принципов. Таким людям я говорю: «Вы думаете, что есть вы и есть ваши загрязнения. Сколько внутри вас людей — больше, чем вы один? Нет? Значит, вы дурно обращаетесь с самим собой». По представителям Австралии я вижу, что страна в большой беде. Уровень ненависти, гнева и безысходности очень высок. У людей низкая самооценка, они себя презирают, критикуют, и всё время причиняют себе массу страданий. Ну, что ж... если не видеть ничего хорошего и не делать ничего хорошего, тогда, конечно, и о самом себе хорошего мнения не будет. Если нарушать обеты, делать гадости и ругать себе, то появится чувство раскаяния и презрение к самому себе. АС: Несколько месяцев назад я читал «Нагорную проповедь», в которой Иисус говорит: «Даже если ты посмотрел с вожделением на женщину, то совершил прелюбодеяние». Я подумал, что это не так. В буддизме одна вещь чётко определена: Будда ясно обозначил, что моральное поведение касается только речи и действий, а не психических феноменов. Христиане испытывают глубокое чувство вины за свои дурные мысли, поскольку качественного различия между действием и мыслью никогда не проводилось. Если им случается испытать чувство ненависти к родителям или кому-то ещё, кого следует любить, то развивается колоссальный комплекс вины, и они не в состоянии увидеть ситуацию просто как общее условие существования человеческого ума, которое подвержено изменениям. Они склонны видеть некую скрытую силу зла, которая зреет внутри них, некий серьёзный личный дефект, о котором они и знать-то ничего не хотят. Такой ужас это вызывает. Когда я учил в Великобритании, то заметил, какое облегчение испытывают люди, когда начинают понимать, что у них внутри ничего не скрывается. А если что-то и обнаруживается, то они это видят и выпускают наружу. Они учатся правильно отпускать все свои страхи и ужас перед тем, что у них может быть там внутри. Я ценю в учении Будды то, что в правилах поведения не существует проступков, совершаемых в уме. Нарушить Винаю можно только словом или делом. Поэтому буддийский монах никогда не оказывается в ситуации, когда бы он чувствовал вину за дурные мысли. Он не должен каяться: «Я плохо о тебе думал». Мыслям предоставлена возможность исчезнуть самим по себе. Так он приобретает поле зрения на свой собственный ум, которого бы не возникло, если бы он старался не думать плохих мыслей. Когда бы ни приходили дурные мысли, он бы испытывал глубокое чувство вины, поскольку монах должен быть любящим, щедрым, мужественным, полным метты и сострадания ко всему... Если пытаться соответствовать идеалу, то в таком состоянии можно пребывать лишь короткие мгновения, а затем вся подавленная злоба и раздражение вырвутся наружу вместе с мыслью: «Я не заслуживаю монашеского одеяния, я ужасный человек. Они не должны мне кланяться, потому что я очень плохой». АК: Когда я впервые обратился к Дхамме, то с облегчением узнал чудесную новость о том, что ненависть и жадность на самом деле излечимы. Раньше мне никогда не приходило в голову, что мысли — это всего лишь мысли, и если они есть, то это нормально. Затем я понял, что если подождать их ухода, то они естественным образом прекратятся. АС: «Избавление от чего-либо» всегда предполагает напряжение и борьбу. Препятствия — это важные учителя, которые будут вам надоедать, пока вы их не поймёте. Они ни на секунду не оставят вас в покое, пока вы вплотную не подойдём к решению проблемы и не обуздаете их. Если сознательно пытаться подавить препятствия, то они перейдут в область подсознания. Но если позволить им самим прекратить своё существование, то их кармическая сила истощится. Важно не заставлять их прекратить своё существование. Вы никогда не сможете достичь самадхи [5], если будете это делать. Поэтому ни Четыре Благородных Истины, ни Теория Зависимого Происхождения не сделаются вас мудрее, если вы будете стараться их понять логически. Но если рассматривать их как руководства к действию, как образчики умелой рефлексии, то самадхи больше не будет представлять собой проблему. Большинство людей думают: «Я не мудрый человек, у меня нет мудрости». Но мудрость Будды — это то, что вы уже имеете и должны научиться пользоваться. Чтобы получить мирскую мудрость, нужно идти в университет. Это мирское приобретение. Дхамма почти что противоположна — это не приобретение, а постижение природы вещей. Всё, что возникает, — проходит и не имеет самости. Образование здесь не нужно. Можно быть совсем неграмотным, и всё же стать мудрым при помощи непрерывной рефлексии, которая даёт возможность видеть не с помощью интеллекта, а непосредственно через прямой опыт. Вопрос: Отличается ли состояние умов от географического положения? АК: У меня есть новичок, который очень хочет поехать в Таиланд. Он думает, что здесь под каждой пальмой сидит арахант [6]. Я ему говорю: «Ты сможешь поехать в Таиланд тогда, когда перестанешь хотеть туда поехать». Восток или Запад — разницы нет; и здесь, и там одинаковые загрязнения, ум везде работает одинаково. Это правда, что состояния ума могут отличаться в зависимости от места и людей, но невозможно избежать проблем. Когда в практике достигнута беспристрастность, то можно справиться с враждебностью, где бы вы ни находились. Можно приспособиться к другому образу мыслей людей, к их проблемам и к их загрязнениям. По отношению к враждебно настроенным людям возникает своего рода любящая доброта: «Ну что ж, они создают отягощенную последствиями карму, им придётся за всё заплатить!» Однако на своём пути я не часто сталкивался с враждебностью. Не знаю, как насчёт Аджана Сумедхо. АС: Очень редко. Британцы очень воспитаны. Враждебность никогда не выражается словами или поступками, разве только холодный взгляд... Кроме того, в Лондоне полно людей, одетых в самую разнообразную одежду, которая иногда выглядит крайне экстравагантно, так что мы смотримся сравнительно... Я обратил внимание, что, если человек рассержен или напуган, то он притягивает к себе агрессию. Я сам и в миру никогда не испытывал ненависти к людям, но заметил, что монахи с агрессивными тенденциями — те, кто в прошлом были драчунами, — притягивают больше насилия, чем я. Метта не привлекает агрессии. Но если рассердиться на того, кто говорит «Харе Кришна» или наносит оскорбления, то гнев воспламенит окружающую публику, и начнутся конфликты. Но мне всегда было наплевать на оскорбления, поскольку они никогда для меня ничего не значили. Люди оскорбляют то, что не понимают. Для меня ясно, что это их проблемы, а не мои. Раньше я рассказывал, как тайские буддисты беспокоились о переносе Дхаммы в Великобританию и о том, как всё сложится в этой стране. «Что вы будете делать с одеждой, погодой и людьми? Сможете ли вы не носить с собой денег? Как вы сможете соблюдать Винаю в небуддийской стране? Вам придётся приспособиться к английскому образу жизни. Вы не сможете ходить по стране и исполнять азиатские обряды как будто бы англичане азиаты или тайцы. Вам придётся всё сделать приемлемым для их страны». Все старались что-то посоветовать, и мне стало ясно ещё до отъезда, что будет большой глупостью решать в Таиланде то, что нужно будет делать в Англии. Какой смысл сидеть здесь и решать, что делать там? Я мог лишь поехать туда и посмотреть, что получится. Я проходил обучение при определенной дисциплине, и был в достаточной мере уверен в своём обучении и в умении обращаться с основными вещами. Мне нужно было самому увидеть, что случится в Англии, а не предполагать всевозможные проблемы и не создавать стереотипов. Поэтому я отправился в Англию с отношением открытости, с намерением слушать и наблюдать, а не создавать английский буддизм или сделать его привлекательным занятием. Когда я приехал, возникла одна проблемы. Ко мне подошёл буддист из Ньюкасла и сказал: «Никогда не заставляйте англичан кланяться. Это для них настоящее оскорбление. Как и все эти песнопения и прочее. Они хотят только чистое учение Будды, а не эти ваши азиатские обряды». Он преподавал в университете Манчестера. Ну что ж, я не заставлял людей кланяться, но обнаружил, что им нравятся поклоны. Они с удовольствием выполняли азиатские обряды и огорчались, когда мы их не проводили. Они полюбили анумодану (anumodāna) [7] и с большим увлечением выполняли всё целиком. Я не чувствовал недостатка поддержки из-за того, что обряд были слишком непривычным и экзотичным. И пиндабахт (pindabaht) [8] был принят действительно по-доброму. Летняя школа Буддийского общества — очень британское мероприятие, на которое однажды пригласили лаосского монаха достопочтенного Нанадхаро [9]. Он согласился приехать лишь при условии совершения пиндабахта. Очень любезный англичанин по имени Рой Брабант-Смит пообещал, что каждый день будет ходить на кухню с его чашей для подаяний. Таким образом удалось убедить достопочтенного Нанадхаро приехать, и тот привёз свою чашу для подаяния и провёл две недели в летней школе. Каждый день он получал еду и трапезничал на лужайке на виду у всех. В следующем году Нанадхаро не захотел ехать, и пригласили меня на тех же условиях. Я придерживался той же церемонии, и к концу второй недели выстраивалась целая очередь людей, желающих пожертвовать еду. Они специально ходили за ней на рынок. Ко времени возвращения в Оксфорд у меня скопились целые сумки с едой для монастыря. Людям понравилась церемония, она вызывала у них добрые чувства.
Примечания к главе 1:
|
 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
Мы на Фейсбуке
Группа ВКонтакте
Телеграм
Мы в WhatsApp
Youtube
Яндекс дзен